Сокол против кречета - Страница 33

Свой развеселый дастархан монголы устроили прямо на деревянном полу, доски которого пока еще уцелели, застелив его войлочными кошмами и дорогими коврами, которые снесли сюда отовсюду. Рядом со Святозаром лежал его любимый ковер красного цвета с искусными желто-синими узорами.

– Узнаешь? – расплылся Бату в улыбке, заметив взгляд князя, устремленный на этот ковер.

– Как не узнать, – сдержанно откликнулся Святозар. – Помнится, ты его сам мне подарил полтора года назад.

– Я тебе подарю не только его, – заверил хан, склонившись поближе к князю и понизив голос до шепота. – Я подарю тебе всю Русь, потому что успел убедиться в том, что ты не только умен и храбр, но и умеешь держать свое слово.

– Ты лучше скажи, что ты сделал с моим старшим воеводой и с княжичем? – мрачно осведомился Святозар.

– Твой воевода оказался очень сильным воином, – уже без улыбки ответил Бату. – Поначалу я приказал взять его живым. Это обошлось мне в семь человек. Он так отчаянно дрался с моими людьми, прорываясь к внуку твоего отца, что пришлось его умертвить.

– Та-ак, – задумчиво протянул Святозар. – Ну а Николай?

– Он жив и здоров, – быстро ответил Бату и негромко хлопнул в ладоши.

Буквально через минуту в дверях показались два дюжих монгола, которые бережно внесли в зал княжича. Сам он идти не мог. Его голова беспомощно моталась из стороны в сторону, а грудь была грубо замотана тряпками, сквозь которые отчетливо проступало большое кровавое пятно. Такими же окровавленными повязками была перемотана его нога.

– Здоров, говоришь, – процедил сквозь зубы Святозар.

– Я имел в виду, что ни один из моих воинов даже не поцарапал его, – поправился Бату. – Когда я первый раз говорил с ним, он оставался целехонек. Но потом, после того как его повели обратно, чтобы он подумал как следует, твой племянник ухитрился выхватить у одного из моих людей нож и кинулся на меня. Нукеры испугались за мою жизнь, и один из них не выдержал. Спасая своего хана, он несколько раз ударил его саблей. Вот потому-то тебе и не развязывают ноги. Вдруг ты решишься поступить точно так же. Ты не думай, за свою дерзость и за то, что он осмелился нанести рану внуку твоего отца, нукер уже наказан. Что ты повелел сделать с ним, мой верный Субудай? – повернулся он к грузному одноглазому старику, сидящему справа от него, приказав конвоирам увести княжича.

Тот неспешно откашлялся и негромким хриплым голосом ответил:

– Он защищал твою жизнь, великий хан, но от усердия нарушил твое повеление. Поэтому я приказал предать его почетной смерти без пролития крови.

– Это справедливо, – заметил Бату. – Я доволен.

– Один приказывает убить верного монгола только за то, что он спасал ханскую жизнь, пусть и ранив при этом какого-то урусского князя, а другой называет это справедливым, – фыркнул какой-то пышно разодетый военачальник.

Судя по нарядным одеждам и по рукояти сабли, щедро украшенной драгоценными камнями, он явно принадлежал к знатному роду. Если же исходить из той смелости, с которой он позволял себе осуждать решения Субудая – правой руки Бату, то можно было сделать вывод, что этот род не просто знатный.

– Он казнен не за то, что ранил этого князя, Гуюк, – зло сощурился Бату. – Его покарали за нарушение моего повеления. Ты подобен глупой цапле, которая, даже не видя лягушек, все равно на всякий случай щелкает своим клювом.

– Ты назвал меня глупым пожирателем лягушек?! – возмущенно вскочил на ноги Гуюк. – А кто ты сам?! Ты такой же чингизид, как я, не более! Даже хуже, потому что мой отец – великий хан Уге-дей – подлинный сын великого воителя, который опять-таки мой дед, а не твой! – Он ухватился за эфес сабли, хотел шагнуть вперед, но зацепился носком красного сафьянового сапога за край ковра и, пошатнувшись, рухнул обратно на свое место, так и не сумев извлечь клинок из ножен.

– Насколько я помню, твоя почтенная мать Ту-ракина-хатун тоже меркитка, – отчеканил Бату.

– Зато мой отец – великий каан, а дед… – еле пролопотал заплетающимся языком Гуюк и, не договорив, захрапел.

– Наш брат пьян пятый раз за этот месяц, – негромко, но отчетливо произнес Бату в наступившей тишине. – Он уже совершил наказуемый поступок. По-моему, именно так говорится в Ясе моего деда, – с особенным упором на слово «моего» отчеканил хан. – Я имею право наказать его и сам, но он – мой брат, и потому я просто отпишу об этом недостойном поведении его отцу. А сейчас унесите его, ибо он может вновь повторить свои слова, а мой колчан терпения давно опустел и я не поручусь, что не извлеку из ножен благоразумия саблю своего гнева.

Тут раздался хриплый голос Субудая:

– Твое имя воистину Саин-хан, ибо ты не торопишься судить, но всякий раз тщательно взвешиваешь вину каждого на весах своей мудрости.

– Ты так говоришь, потому что он защищал тебя, – вступился за Гуюка еще один знатный монгол. – Мой отец, великий Чагатай, назначенный дедом хранителем Ясы, рассудил бы иначе.

– Ты всегда подпевал Гуюку, Бури, хотя ему не доверяет даже его собственный отец, – сурово заметил Бату. – А кроме того, не дело, когда в разговор старших в роду влезают младшие.

С видимым усилием он заставил себя улыбнуться и, повернувшись к Субудаю, внимательно наблюдавшему за всем происходящим, произнес весело, насколько мог:

– Я думаю, что в этот радостный день нам лучше пить сладкие вина и наслаждаться победой, а не осыпать друг друга словами, за которые кое-кому потом станет стыдно перед своим джихангиром, назначенным великим кааном. – И с упреком заметил Святозару: – Вот видишь, князь, какие оскорбления мне приходится терпеть, защищая вас обоих.