Сокол против кречета - Страница 49

Одетые в тяжелые волчьи и лисьи шубы, они выглядели представительно, да и вели себя соответственно. А вот подарки, которые они доставили, уместились всего на двух санях. Такая скудость наводила на размышления. Да и сами послы тоже мало напоминали униженных просителей – ни перед кем не заискивали, никого не пытались подкупить, чтобы их побыстрее приняли. Словом, вели себя так, будто они где-то в Сыгнаке.

Поначалу Бату хотел их немножечко потомить в неизвестности, но затем, рассудив, что ни к чему им видеть, как он безуспешно штурмует Сувар, изменил свое решение. Сыграло свою роль и любопытство – знает ли каан русичей о том, что к его столице сейчас тоже приближаются тумены непобедимых степных воинов?

Главой посольства, как это ни удивительно, оказался не седобородый старец, а чуть ли не самый молодой из пятерки вошедших, назвавшийся Пестерем. На вид ему было не больше тридцати лет.

Свое прозвище он получил, еще обучаясь в Рязанском университете, когда кто-то из товарищей, восхитившись его памятью, воскликнул: «Да у тебя не голова, а пестерь бездонный! Сколько туда ни кладешь, а все место остается!»

К посольскому делу царь привлек его, памятуя об отце этого парня, старом боярине Хвоще, павшем от черниговских мечей двадцать с лишним лет назад. Сыграла роль и необычайная легкость, с которой Пестерю давались иноземные языки.

Выучку он проходил у самого Евпатия Коловрата, начинал с башкир и половцев, после чего, уже досконально освоив их говор, поехал толмачом в составе одного из русских посольств к Чагатаю. Потом было второе, где он уже занимал ранг повыше – ходил в помощниках, набираясь уму-разуму.

Нынешняя его поездка стала первой, в которой Пестеря, неожиданно для всех и даже для него самого, назначили начальным надо всеми.

Может, Константин и не рискнул бы его поставить, но молодой посол по зову государя первым прибыл из Рязани в Нижний Новгород, а затягивать с отправкой было нежелательно. Наоборот, с нею надлежало поторопиться, потому что разведка разведкой, но близко к основному войску ей не подойти – не подпустят сторожевые дозоры. А уж о том, чтобы пробраться в стан самого Бату, который, как предполагалось, расположился где-то в степях, и вовсе не могло быть речи.

Узнать же, что задумал вероломный хан, почему так резко нарушил перемирие, отправив своих людей под Переяславль-Залесский, сколько у него сил и какие строит планы – крайне необходимо, потому что без этого ничего нельзя предпринять. Посольство, представляя собой легальную разведку, имело гораздо больше таких возможностей. А сидеть в ожидании монгольских послов – тоже неразумно. Мало ли что они наговорят. Бату мог и вовсе их не прислать – и что тогда?

И все равно Константин медлил с отправкой. Уж больно горяч парень. И себя погубит, и порученное ему дело. Через день дипломатический корпус царя пополнился несколькими мужами посолиднев. Теперь выбор имелся, но как раз в это время Константин получил первую весточку из степи.

Прискакавшие башкиры уверяли, что весь двадцатитысячный корпус государя принял бой и полег под монгольскими саблями. Всем стало окончательно ясно – война началась. Поняв, что дальше затягивать с отправкой нельзя, Константин собрал всех посольских мужей, успевших прикатить следом за Пестерем, и устроил совет.

Но Пестерь и тут оказался на высоте, став единственным, кто думал в унисон с государем. Остальные же крутили-хитрили-юлили, уклоняясь от прямых ответов, – сказывалась выработанная привычка. Вот если бы царь произнес свое слово, то тогда они бы от него ни на шаг, а так…

Но даже из уклончивых ответов бывалых людей можно было понять, что все они склоняются к заключению повторного мира с монголами, пусть и временного. Уж больно силен ворог. А что до булгар, то союзниками придется пожертвовать, если Бату пойдет на них, – Русь дороже.

Один лишь Пестерь в самом начале обсуждения – младшим предоставляли слово первым, чтобы на них не давил авторитет мнения старших – громко заявил, что коли у царя есть уговор с Абдуллой ибн Ильгамом, то нарушать его – последнее дело.

– К тому же у степняков есть хорошая присказка, – заметил он в заключение. – Спасая стадо овец от волков, глупо бросать им ягненка. Этим их голод все равно не утишишь, а токмо раззадоришь, и стая еще злее будет гнаться за отарой, пока не перережет всех овец. Руда тех, кто полег в степи, жаждет отмщения! На все воля твоя, государь, но ежели ты и впрямь хочешь вести с ними речь о мире, то прошу меня не посылать. Боюсь, не возмогу я себя пересилить.

– Но те же степняки говорят и иное, – взял слово Ожиг Станятович, который был даже постарше самого Коловрата. – Не подтянув подпруги, зачем вдевать ногу в стремя? Ты сам сказывал, государь, что воев у тебя покамест мало. Тогда зачем горячиться, если нам с эдакой силищей не совладать?

– А еще степняки говорят, что нельзя спать в юрте, если в ней ползает ядовитая калюка, – не уступал Пестерь.

– А я о покорности и не говорю, – заявил старый боярин. – Тут иное потребно – время оттянуть. Улещать, уговаривать, жажду мира выказывать, а самим помалу сабельку востру из ножен вытягивать. Голыми руками с той калюкой не совладать. К тому же далече она еще. Из тех степей сколь ей до нас добираться? То-то.

– А теперь вычти те дни, за которые башкиры до нас добрались, – не удержался от замечания Константин. – Пусть монголы медленно идут, к тому же я надеюсь, что и мой Святозар их за пятки пощипывает, чтоб особо не разгонялись, но все равно. Боюсь, что не так уж они и далеко, как всем нам хотелось бы. Ну ладно, – он повернулся к другу, сидящему рядом. – Раз все высказались, то неплохо бы напоследок узнать, что Вячеслав Михалыч мыслит.