Сокол против кречета - Страница 109

109

Воистину, самая жестокая вражда всегда бывает именно между родичами. Но что интересно, каждый из противников при этом считал Русь своей союзницей, пусть и пассивной.

Словом, на Шейбани грозно цыкнули, заявив, что он сам виноват, и ткнули пальцем в Орду-ичена, мирно кочующего по Иртышу и его притокам. Мол, бери пример с брата. Он Русь не трогает, и она его тоже. Хочешь – поучись, не хочешь – воюй дальше, но мы тебе не помощники.

А время все так же неслось вскачь, тонко намекая, что век любого человека не беспределен. У Константина эти намеки были связаны с участившимся сердцебиением, тупой болью в правом боку и… Впрочем, перечислять все старческие болячки – дело муторное, да оно нам ни к чему.

Но он еще бодрился и хорохорился, хотя уже пришлось отказаться и от утреннего кофе, и от копченого сала, употребляя вместо них горькие настои и противно пахнущие снадобья. Неравноценная замена, что и говорить, но, когда прижмет, деваться некуда.

«Мне помирать никак нельзя, пока я Русь в надежные руки не передам, – все чаще говорил он своим ближайшим сподвижникам из числа тех, с кем начинал и кого еще не унесло в неизведанные края безжалостное время.

Те согласно кивали, но Константина ни о чем не спрашивали. А зачем, коль все равно не ответит – на распутье государь после внезапной смерти старшего сына Святослава, происшедшей пять лет назад. Так пока и не определился – то ли кого-то из Святославичей властью наделить, то есть внука выбрать, то ли из Николаевичей – старшего правнука.

Первые вроде в самой силе – по тридцати с лишним годков, но характер смущал. И напористые, да излиха, и решительные, но с перебором, а главное – власть не в меру любят. Для хорошего правителя, как Константин считал, она в какой-то степени бременем быть должна, тяготить, а для них, особенно для самого старшего – Вячеслава, она сладостью сплошной виделась.

Константин же, старший покойного внука Николая, вроде бы получше будет, но уж больно молод – и двадцати трех лет нет. Вот и думай, государь, да не промахнись, чтоб потом за твою ошибку людям платить не пришлось.

Тот день выдался обычным, будничным. Таким он и был до самого полудня, а потом государю доложили, что прибыл отец Евлампий, причем не один, а вместе с Иваном, сыном вождя племени кайы.

– Это какой же Иван? – нахмурился Константин.

Велимир, исполнявший обязанности императорского секретаря, помянул про себя недобрым словом рассеянность государя, усилившуюся за последние годы, и тут же уточнил, что имеется в виду Осман, первенец Эрторгула.

– Ого, какой путь проделали, – присвистнул Константин и распорядился: – Зови.

Гости были не на шутку озабочены, оттого рассказ их получился несколько сбивчивым, так что Константину приходилось несколько раз переспрашивать и уточнять.

Наконец он выжал из них все возможное и откинулся назад, прижимая голову к высокой резной спинке своего любимого кресла и вспоминая, как два года назад Истислав засобирался в дальние края, в сторону крепости Яика.

– Меня имя обязывает, государь, – твердо произнес он, поясняя причину отъезда.

– Ищущий истину, – слабо улыбнулся Константин. – Ну что ж, ищи, авось и вправду что-нибудь получится.

Не получилось. Что-либо нового о Святозаре его сын так и не узнал. Но это так думал тогда сам Истислав, а оказывается….

– Стало быть, этот священник засвидетельствовать свои слова не сможет, – произнес он задумчиво.

– Опосля того яко узрел он Истислава, Иоанн, который отец Анастасий, не вмиг все вспомнил. Силился, да не выходило у него никак. Учал он задумываться часто, оттого и тяжкие боли в голове приключились, от коих он и слег. В себя же пришел и вспомнил все лишь в краткий час перед кончиной. Успел лишь позвать Османа Эрторгуловича да меня, опосля чего отец Анастасий покинул земную юдоль, – в очередной раз повторил отец Евлампий. – И окромя нас на оную речь послухов нет. Может, мы…

В голове у Константина тоненько звенел какой-то назойливый комар, перед глазами все плыло в неспешном танце-хороводе, но он нашел в себе силы, чтобы отменить предложение священника.

– Погоди, отче. Вначале огласить о невиновности Святозара, равно как и о его славной кончине, должен я сам, и не с амвона Святой Софии – это как раз сделает патриарх – но на государевом совете. Мне, родному отцу, не поверившему, но смирившемуся с тем, что Святозар – изменник, надлежит сделать это первым. Ну а уж потом… дойдет… черед и… до тебя, а пока… – и Константин закрыл глаза.

Гости поначалу даже не поняли, что с ним, терпеливо дожидаясь продолжения речи. Лишь через несколько минут им стало ясно, что дело неладно.

Уже к вечеру о тяжкой болезни государя судачили все жители стольной Рязани. Заволновались и иноземные послы – им-то что делать? Но дипломатов успокоил Велимир. К вечеру следующего дня он объявил им, что император уже пришел в себя и причин для тревоги нет, а то, что Константин Владимирович и впрямь пошел на поправку, подтверждает его запрет на отмену или перенос государева совета, который пройдет даже ранее назначенного срока. Словом, ждите, гости дорогие, и ни о чем не печальтесь.

– Ныне он даже с бумагами работал и грамотку мне надиктовал, – прибавил секретарь для вящей убедительности.

Тут, правда, Велимир немного загнул. Единственное предложение, надиктованное ему императором, было коротким, хотя выговаривал он его непослушным языком битых полчаса. Заключалось оно всего в пяти словах: «Ты была права! Прости, княгиня».

А куда везти грамотку, государь вымолвить уже не мог. Хорошо, что рядом оказался верховный воевода. Он-то и подсказал. В тот же день нарочный немедля ускакал с посланием в селище под Ряжском. Константин же после того лежал чуть ли не полдня недвижимым, потому что даже этот простой труд, судя по всему, выжал из него все силы до донышка.

109